П.Корин.
Левая часть триптиха
"Северная баллада"
Сегодня о расколе русской Церкви середины XVII столетия принято говорить не иначе как о «трагедии». Высказанную кем-то идею подхватили священники и миряне, журналисты и ученые, и она незаметно вошла в наше сознание. О «трагичности» испанский философ Мигель де Унамуно писал: «Неверно, что наши идеи делают нас оптимистами или пессимистами, наоборот, это наш оптимизм или пессимизм, будь он философского или патологического происхождения, создает наши идеи»1. Поэтому постараемся посмотреть на проблему иначе: а вправду ли раскол был трагедией или «всё существующее разумно»?
А что понимают, собственно, под словом «трагедия», когда говорят о расколе? Как правило, трагедию видят в разделении русской Церкви на две неравные части, разделение русского общества в XVII в. Но разве русский народ никогда не делился по тем или иным признакам? Задам провокационный вопрос, обострив до предела проблему: почему не говорят о «трагедии Крещения»? Ведь после Крещения Руси не все стали христианами – остались преданные язычеству. Тогда народ тоже разделился по одному главному признаку – вере. Правда, многие из преданных язычеству ассимилировали христианство с прежней верой, став «двоеверами». Русское общество неоднократно в своей истории делилось по тем или иным качествам. Например, по сословному признаку или по философским взглядам (западники и славянофилы). Однако никому и в голову не придет называть разделение общества на дворян и крестьян – «трагедией». Значит, суть явления раскола XVII века гораздо глубже, чем разделение «великорусского этноса».

Если суть «трагедии раскола» не в разделении народа, а в чем-то другом (пока не выясненном нами), то зададимся вопросом: какова природа трагедии, сущность трагичности жизни? Николай Бердяев отвечал на этот вопрос так: «Трагедия начинается там, где отрывается индивидуальная человеческая судьба от судьбы всего мира <…> Объективно всякая человеческая жизнь трагична, но субъективно ощущают трагедию лишь те, перед которыми сознательно и остро предстал вопрос об их индивидуальной судьбе и которые бросили вызов всем признанным универсальным ценностям. Провал в том месте, в котором сплетаются индивидуальное и универсальное, – вот сущность трагедии»2. Русский человек XVII столетия падал в провал, образовавшийся в ходе реформ, чувствуя раскол единых дотоле индивидуальной души и универсальной веры. Это была одна из жестких «прививок» безверия. Следствием раскола XVII века, как справедливо подметил Солженицын, стала революция 1917 года. 

Понятно, что последовавшие казни приверженцев старой веры добавили ощущение «трагичности чувства жизни» человеку русского Средневековья. Но почему мы, люди XXI века, ощущаем трагичность, когда уже не горят срубы, не рубят руки и не режут языки? Для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно сначала понять, как появляются продолжатели старой веры? Конечно, есть так называемые «коренные» староверы, т.е. старообрядческие роды, в которых вера передается от отца к сыну. Епископ Силуян на вопрос корреспондента газеты, были ли сомнения, какую веру выбирать, ответил: «Нет, к тому времени я был уже подкованный. Тем более у меня староверческие гены, и искать что-то лучшее не было смысла»3. Однако, увы, в ходе эволюции «ген старовера» у человека не появился, т.к. вера не передается генетически. А то бы мы наряду с хроническим гепатитом боялись новой болезни – «хронический старовер». К счастью, Бог дал свободу выбора человеку, поэтому веру каждый может и должен выбирать сам. Трагичность человеческого существования, на наш субъективный взгляд, заключается в том, что перед каждым рано или поздно встает вопрос выбора веры и/или сомнения в вере. 

Кто же выбирает и приходит в старую веру? Какими качествами должен обладать старовер? Л.Воронцова и С.Б.Филатов4 в своей статье замечают: «у старообрядцев был трагический опыт трёхсотлетнего сопротивления репрессивному государственному аппарату, свободолюбивый и демократический дух, традиции самоорганизации и самоуправления». Помимо свободолюбия можно отметить и другие качества – силу воли, упорство в достижении целей, самостоятельность мышления. Многие также отмечают особый, «староверский» характер. Старообрядческий священник Геннадий Четвергов так и сказал: «Наша Церковь – церковь достоинства. В её основе принцип: не гнуться перед своими слабостями, перед обстоятельствами, перед властью, перед господствующими мнениями. Да, наша служба долгая и посты суровы, мы не привыкли лебезить перед властью, мы отказываемся признавать нынешнюю подленькую мораль. Наша вера – для духовно крепких, мужественных людей. Они к нам и идут, а слабым и распущенным – скатертью дорожка в господствующую церковь»5. Вывод, который мы можем сделать из сказанного: в староверие отошли люди своеобразного типа, в которых предполагается особая сила духа, сила воли и твердость характера. Гумилев назовет это «пассионарностью». 

В книге «Этногенез и биосфера Земли» Гумилев высказал мысль, что в результате церковной реформы XVII века выделилась небольшая часть великороссов – старообрядцы, не принявшие этих реформ. Изначально старообрядцы не выделялись из общей массы русских, но уже при Петре I они составляли определенную изолированную группу населения. «К концу XVIII в. у них появились, а отчасти сохранились обычаи, обряды, одежды, резко отличные от тех, которые стали общепринятыми»6. Некоторое ослабление гонений при Екатерине II, пишет Гумилев, не привело к слиянию старообрядцев с основной массой этноса. Да и сам «субэтнос» – старообрядчество – был мозаичным: сюда входили и купцы-миллионеры, и казаки, и крестьяне. Гумилев считал, что старообрядчество, «объединенное общностью судьбы, привязанностью к принципам», стало постепенно группой, «объединенной общностью быта». 

Современные историки Татьяна и Валерий Соловей рассматривают старообрядчество как первую в истории России «массовую русскую этническую оппозицию империи»7. Они отмечают, что другие исследователи значительно меньше обращают внимание «на подлинно национальную основу этого народного движения, состоявшего почти исключительно из русских»8. Реформа церкви, считают авторы, привела к тому, что русский национальный мессианизм стал вытесняться представлением о миссии российского, принципиально надэтнического, имперского государства. 

Оспорим эти мнения. Мы считаем, что старообрядчество объединяет, прежде всего, вера. Старовер – не феномен этнографии с сарафанами-косоворотками, и не клинический бунтарь, а типичный великоросс, который стал носителем русских черт в «концентрированном виде», доставшихся по наследству от мужественного и выносливого племени славян, мирно колонизировавших новые земли. 

Однако вернемся к поставленной задаче и попробуем ответить на вопрос, является ли раскол XVII века трагедией. Как известно, реформа русской Церкви не была одномоментным событием. Ей предшествовал процесс мировоззренческой трансформации русского средневекового общества. Отступление первых Романовых от традиции привело к тому, что «право выступать от имени традиции было монополизировано отщепившимися от церкви старообрядцами»9. Историки Ахиезер, Клямкин и Яковенко отмечают, что одной из линий раскола общества (до раскола Церкви), была внутренняя раздвоенность между язычеством и христианством, которая в XVII веке многими к тому времени была преодолена. В стране возник слой людей, руководствовавшихся в своей жизни идеей христианской аскезы. Если раньше язычество и христианство сосуществовали, причем это не фиксировалось массовым сознанием, то теперь миллионы старообрядцев от такого сосуществования отказались, «отделившись и от церкви, и от государства и от социума»10. Так что напрашивается второй вывод: раскол не был трагедией, а был органичным финалом многовековой борьбы язычества и христианства. 

Другое дело, что помимо язычества и христианства на историческую сцену вышла идеология Нового времени, с ее секуляризацией сознания и обмирщением жизненного уклада. И, если рассуждать в русле гумилевского учения, то из великорусского этноса образовалось тогда уж два субэтноса: 1) старообрядчество – отказавшаяся от язычества христианская общность, и 2) новообрядчество – общность, в которой христианство соединилось с барочной философией и культурой, привнесенной с Запада. Так надо ли называть «трагедией» раскол, если, в результате, частью русского народа, пусть и количественно меньшей, сохранены типичные черты великорусского характера?

Английский историк Арнольд Тойнби писал о процессе разрушения общества: оно распадается на непокорный бунтарский субстрат и все менее и менее влиятельное правящее меньшинство. Процесс этот не проходит ровно, а движется «от мятежа к объединению и снова к мятежу»11. Последний мятеж, по мнению Тойнби, во время которого дезинтеграция окончательно завершается, «Церковь способна сохраниться и стать той куколкой, из которой спустя время возникнет новая цивилизация»12. Опираясь на это суждение, мы можем заключить, что раскол русской Церкви хотя и проходил трагически, но не был трагедией по сути – просто завершился процесс многовековой дезинтеграции. Церковь приверженцев старой веры стала той «куколкой», из которой потенциально может возникнуть новая русская цивилизация, взяв все то лучшее в великорусах, что сохранили староверы. В ходе своих рассуждений Тойнби приходит к мысли, что процесс расцвета и упадка цивилизаций «есть некий целенаправленный процесс, божественный план, по которому знание, полученное через страдание, вызванное крушениями цивилизаций, в результате становится высшим средством прогресса»13. На вопрос «был ли раскол трагедией?» нам хотелось бы ответить: «все идет по плану»…


Литература:
  1. Унамуно Мигель де. О трагическом чувстве жизни. – Киев, 1997. – С. 26-27.
  2. Бердяев Н.А. Трагедия и обыденное.
  3. Ген старовера. – Сиб.фм. 28 февраля 2014.
  4. Воронцова Л., Филатов С.Б. Церковь достоинства. Старообрядческая альтернатива: прошлое и современность (http://goo.gl/6wIVgg"Дружба народов (журнал)" Дружба народов. – 1997. – № 5. 
  5. Там же.
  6. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. - М., 1994. - С.111.
  7. Соловей Т., Соловей В. Несостоявшаяся революция. Исторические смыслы русского национализма. – М., 2009. - С. 50
  8. Там же.
  9. Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? - М., 2005. – С. 219.
  10. Там же.
  11. Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории. – СПб., 1996. – С.26.
  12. Там же.
  13. Тойнби А. Дж. Цивилизация… С. 27.

Ю.Маслова



Комментарии на «Самарском староверии»:


Отпадение любого человека от Бога есть трагедия. Иуда повесился - это трагедия. Несмотря, на ранее совершенное. Это потеря в Царствии Божьем. 

Другие два момента: 
- Зависимость отпадения от предыдущих грехов. Ничего на ровном месте не бывает. Перед духовной катастрофой всегда есть тревожные звонки. И про Иуду это было четко сказано, когда он пожалел для Христа миро. 

Другой момент "теодицея" - оправдание Божества. Господь есть благ и нет в нем зла. В статье очень хорошо показана как раз эта линия. Только, это не оправдание злу и не утверждение об отсутствие трагедии. Поскольку теория высказанная автором отсутствует у святых отцов, процитирую М.А. Булгакова

Цитата: «Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если  бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени от  деревьев и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп».

Сатане такие речи под стать, но вот нам христианам нет. Зло есть зло. Зло - это отсутствие добра. Тень - недостаток света. Да пустота может притягивать души. "Вниз не вверх". Но зло никому не нужно. Добро может существовать и в отсутствии зла. Да, мы тогда не будем делить поступки на "добрые" и "злые", но существовать будем.
Евгений_Иванов 


«Мы ж задумались, сошедшись. Видим: быть беде! Зима настала. Озябло сердце. Ногизадрожали».

 Если смотреть с позиции простого Русского народа, то раскол, однозначно - трагедия. Фактически, приведшая его, через религиозную завуалированную экспансию, к беспросветному рабству. У провидцев, современников тех событий, Протопопа Аввакума и бывших с ним, сразу распознавших беду, от этого, даже сердца захолодели.
glrem